«1918. Симбирскъ», книжная серия «Симбирские тайны». В. Миронов. Часть 5. Загадки июльской ночи. Глава 6 / 11 Июля 1918 / История Ульяновска / Годы и люди

Душная июльская ночь погрузила город в тревожный сон. Не спал только кадетский корпус. Его тускло освещённые окна отбрасывали на мостовую мутные желтоватые пятна. И лишь у парадного подъезда ярко светили два фонаря, высвечивая угловатые туши дремавших поодаль броневиков да тупые, похожие на свиные «пятачки» рыльца «Максимов». Возле них коротали ночную вахту расчёты. Сбившись в кучки, бойцы негромко о чём-то разговаривали. Расцветавшие время от времени алые бутончики цигарок выхватывали из темноты их лица, выбрасывая в ночной воздух ядрёный аромат солдатской махорки.

А в помещениях совета на третьем этаже всё было готово к встрече Муравьёва. Ещё около полуночи, приняв решение об его аресте или ликвидации, к тому и другому стали готовиться. Для рискованной операции привлекли 50 латышей из размещённого в этом же здании отряда, а также бойцов других подразделений: по 10 человек от бронедивизиона, от интернационалистов, от московских пулемётчиков, уже занятых в охране совета… Всего набралось около 120 штыков. Их разместили в засаде в двух комнатах, смежных с той, где должен был заседать исполком с участием Муравьёва. Потушили свет. Несколько пулемётов расставили в помещениях, где укрывалась засада. А один из них установили прямо за дверью, ведущей в зал заседаний (1918 год на родине Ленина. С. 167), тщательно замаскировав классной доской и какими-то тряпками. Пулемётчики получили приказ в случае сопротивления Муравьёва при аресте и угрозе успеха этого сопротивления стрелять прямо в помещение и косить направо и налево, не разбирая, кто тут свой, а кто чужой (Советский общественник. 1925. № 6. С. 51, 52).

И вот всё готово, а Муравьёв всё не шёл. Напряжение росло. Наконец, около трёх часов ночи (1918 год на родине Ленина. С. 74) со стороны Троицкой гостиницы показалась группа людей. Впереди, чётко отбивая шаг и слегка придерживая рукой кобуру маузера, с гордо поднятой головой, вышагивал сам бывший главком. За ним – несколько вооружённых матросов и левые эсеры: Белешин, Миронов, Иванов, Недашковский и кто-то ещё (1918 год на родине Ленина. С. 179–180).

Ни о чём не подозревая, Муравьёв в сопровождении свиты поднялся на третий этаж. Здесь, оставив охрану в «предбаннике», он вместе со своими соратниками, симбирскими эсерами, прошёл в зал, и заседание началось. С каждой минутой оно принимало всё более и более острый характер, потому что большевики не только отказались поддержать мятеж, но прямо заявили, что они категорически против планов его зачинщиков и организаторов. Такой поворот стал для Муравьёва полной неожиданностью. Он начал нервничать и оглядываться по сторонам (1918 год на родине Ленина. С. 191), кусал губы, а к концу прений страшно побледнел. На его лице уже не было улыбки (1918 год на родине Ленина. С. 167).

Фракция левых эсеров, чувствуя, что ей подготовлен какой-то сюрприз, потребовала перерыва. Большевики согласились. Муравьёв первым поднялся со своего места и со словами: «Пойду успокою отряды» стал пробираться между стульями к выходу (1918 год на родине Ленина. С. 191). Когда он оказался возле двери, та распахнулась, и в грудь ему упёрлись Штыки (1918 год на родине Ленина. С. 168). Командир московского отряд Медведь, его боец Зверев и латыш Райс с криком: «Остановитесь! Ни с места! Вы арестованы!» подлетели к Муравьёву, одновременно выхватывая наганы. Тот в ответ потянулся за маузером. Заметив это движение, Медведь схватил бывшего командующего за руку, и тут почти одновременно грохнули три оглушительных выстрела: сбоку стрелял Райс, в упор – Медведь. Успел нажать на курок и сам Муравьёв (1918 год на родине Ленина. С. 199). После этого, по воспоминаниям Швера, поднялась беспорядочная пальба, так, что нельзя было разобрать, свои стреляют или чужие. «Но в то же время каждый считал своим долгом выстрелить, – писал он. – Я был в полной уверенности, что в этой неразберихе свои постреляют своих, и ждал увидеть на полу десятки трупов. Но к счастью этого не произошло. У двери в луже крови в своем зеленом френче лежал один Муравьев... Около Муравьева столпились все кругом. Несколько человек ткнули его штыками и пустили пули в уже бездыханный труп» (Советский общественник. 1925. № 7. С. 62), на котором позже обнаружат пять огнестрельных ран и несколько штыковых. Получили ранения и трое красноармейцев (ЦГАОР. Ф. 130. Оп. 2. Д. 544. Л. 41). Произошло это около 4 часов утра, когда, по показаниям Логинова, «раздалась стрельба, послышался шум, началась беготня. Но вскоре все успокоилось».

Никто из свиты Муравьёва никакого сопротивления не оказал. Его адъютанты были арестованы, а отряд охраны численностью в 80 человек покорно сдал оружие (ЦГАОР. Ф. 1235. Д. 525. Л. 52).

Тем не менее, подобная развязка оказалась неожиданной не только для соратников убитого, но и для тех, кто принял сторону большевистской фракции. «Многие из муравьевских частей, перешедших на нашу сторону, не представляли себе, что дело кончится убийством Муравьева, – вспоминал Каучуковский. – Паника начала разрастаться. Находившиеся в здании красноармейцы и латышские стрелки побежали, кто куда. Поднялся невероятный шум, крики, раздались выстрелы». Погасить её удалось с трудом (1918 год на родине Ленина. С. 183).

К 5 часам утра мятеж был ликвидирован, а его активные участники арестованы. В том числе и командовавший Симбирской группой войск левый эсер Иванов (ЦГАОР. Ф. 1235. Д. 525. Оп. Л. 52).

После гибели Муравьёва командование бронедивизоном перешло к одному из его бойцов, коммунисту Фёдору Михайловичу Иванову. Ему и латышским стрелкам приказали захватить и разоружить муравьёвские пароходы на Волге. Вместе с латышскими стрелками на выполнение этой задачи было направлено 2 броневика. Мятежников взяли безмятежно спавшими и отправили в тюрьму. А найденную на пароходе кассу муравьёвского штаба с 1,5 млн. руб. сдали Симбирскому губисполкому (Симбирская губерния в 1918–1920 гг. : сборник воспоминаний. Ульяновск, 1958. С. 148).

Освобождать Тухачевского отправились лично Варейкис, Швер и Шеленшкевич. Но когда они примчались на вокзал, часовые у вагона сообщили, что уже сделали это сами, и Михаил Николаевич минут десять назад уехал в губисполком (Советский общественник. 1925. № 7. С. 65).

К этому времени, напомним, из Казани и Москвы по телеграфу вовсю летели депеши с требованием «пристрелить изменника на месте, как собаку», хотя его труп уже несколько часов остывал в покойницкой. Но ни в Реввоенсовете Восточного фронта, ни во ВЦИКе об этом ещё не знали. А в Симбирске, судя по всему, пока не ведали о требовании названных инстанций расстрелять предателя и после расправы с ним пребывали в некоторой растерянности. Во всяком случае, упоминавшуюся выше телеграмму о якобы самоубийстве бывшего командующего в Москве получили только около 9 часов утра 11 июля. То есть спустя почти 5 часов после случившегося. Возникают закономерные вопросы: почему не сообщили сразу? чего ждали? Но ответов на них нет. Даже спустя годы участники событий в своих мемуарах все как один глухо об этом молчат. Поэтому сегодня мы можем лишь предполагать. Кто-то скажет: «Некогда было. Успокаивали войска и гасили панику».

Допустим. Но для составления и отправки депеши не нужна ни рота, ни даже взвод. Такое под силу и одному человеку. Неужели никого для этого не нашлось? Скорее всего, просто не знали, что именно и в каких формулировках сообщать в Центр. И, главное, чем обосновать, причём обосновать убедительно, гибель Муравьёва. Как никак – главнокомандующий целым фронтом. А вдруг в Москве сочтут расстрел самоуправством со всеми вытекающими? Поэтому, видимо, и решили на всякий случай списать гибель на самоубийство. Причём решали, судя по всему, вместе с недавними оппонентами. Во всяком случае, телеграмма, напомним, ушла в «Совнарком. Ленину, Троцкому, ЦИК, всем, всем, всем» за подписями председателя губсовдепа Варейкиса и его товарища, то есть заместителя Гольмана. Того самого, который сразу принял сторону Муравьёва, был назначен им комиссаром телеграфа, а потом в числе прочих убеждал будущего главу будущей «Поволжской республики» в лояльности симбирских большевиков и даже в возможности их назначения «министрами». Позже за это в мемуарах Гольмана назовут изменником, однако сразу после ликвидации мятежа его таковым почему-то не считали.

Но вот прошло несколько часов, и в 18.45 из Симбирска по тому же адресу ушла ещё одна телеграмма. Тон её был более уверенным, уже известные нам обстоятельства мятежа описывались подробнее и, главное, прямо говорилось о том, что Муравьёв был убит в перестрелке при попытке его ареста. А «наша партия заявляет, что как ни опасна была эта задача, она с честью это выполнила перед пролетариатом и революцией». Под этой телеграммой также стояли две подписи: «Член областного ЦК Юга РКП большевиков, председатель Симбирского Губисполкома Варейкис, Симбирский Комитет Коммунистов Большевиков» (ЦГАОР. Ф. 130. Оп. 2. Д. 544. Л. 31–32). Похоже, к вечеру, убедившись в том, что убийство Муравьёва Центром не только не порицаемо, но, напротив, целиком одобряется, симбирские большевики, что называется, расправили плечи, отодвинули от телеграфного аппарата эсеров и уже единолично, с гордо поднятой головой рапортовали о героическом выполнении долга «перед пролетариатом и революцией».

А уже на следующий день, 12 июля, Симбирский совдеп ощутил в себе такую силу, что нашёл возможным даже указать «Военному совету, Троцкому, Подвойскому, Аралову» на существенную ошибку, якобы вкравшуюся в их обращение за № 144 ко всем Советам.

Состояла таковая, по мнению симбирян, в том, что в упомянутом документе говорилось будто Муравьёв застрелился, а «не был застрелен во время ареста, ибо он оказал вооруженное сопротивление» (ЦГАОР. Ф. 130. Оп. 2. Д. 544. Л. 41). Самое удивительное, что уличал начальство в ошибке тот же Варейкис, который за сутки до этого самолично сообщил в Москву версию о самоубийстве! И ещё один характерный момент, на который нельзя не обратить внимания: все перечисленные выше телеграммы Иосиф Михайлович подписывал как председатель исполкома (ЦАКА. Ф. РВСР. Оп. 119. Д. 851. Л. 9), хотя эту должность с февраля 1918 по март 1921 года официально занимал М. А. Гимов (Очерки истории Ульяновской организации КПСС. Ульяновск, 1972. С. 476). Но он в переписке того периода не упоминается вообще. Между тем, напомним: согласно официальной версии событий, в самом начале мятежа заместитель Гимова Варейкис, «принимая во внимание, что фракция наша может оказаться вся арестованной», передал своему непосредственному начальнику «чтобы он скрылся и принял какие-либо активные шаги с внешней стороны». Первую часть распоряжения своего заместителя Гимов успешно выполнил, а вот вторую, видимо, не успел.

Отчитался об успешном подавлении мятежа и политический комиссар Первой армии Восточного фронта Куйбышев, который «с группой самарских работников, отрезанных мятежом от Симбирского совета, со своей стороны предпринял шаги к выяснению обстановки и возможных мер для ликвидации авантюры» (1918 год на родине Ленина. С. 71). Стоп! Но ведь по приводившемуся уже утверждению Чистова Валериан Владимирович в тот период находился в Симбирске, с местными большевиками. Как же он в этом случае «оказался отрезанным мятежом» от самого мятежа?

На самом деле Куйбышев был в Казани. Об этом свидетельствует отметка на бланке его телеграфного отчёта, отправленного в Совнарком, а также в копии – Председателю исполнительного комитета Свердлову. Но, несмотря на то, что участие Комиссара Первой армии в событиях ограничилось дистанционными «шагами к выяснению обстановки и возможных мер для ликвидации авантюры», отчёт получился довольно пространным и содержал в основном сведения, изложенные нами в предыдущих главах. Зато заканчивался он вполне по-комиссарски: «Вздох облегчения и радости вырвался из груди революционных солдат. Кошмар авантюры скоро рассеялся. Солдаты с криками «Ура! Да здравствует власть Советов!» разошлись по частям. В 5 часов утра восстание авантюристов было ликвидировано. Город принял обычный вид. Все время в городе спокойно. Порядок образцовый…

Так усилия коммунистов партии пролетариата и классовое чутье революционной армии разбили затею негодяя, продолжавшего неудачную авантюру левых эсеров» (ЦГАОР. Ф. 1235. Д. 525. Л. 52).

И, наконец, 20 июля в «Правде» под заголовком «Муравьевская авантюра» вышла огромная статья, посвящённая событиям в Симбирске. Её автор ссылается на некоего очевидца, члена Симбирского совета, приехавшего в Москву. Судя по тексту, скорее всего этим очевидцем был А. Швер. В целом газетный материал совпадает с его воспоминаниями, опубликованными позже в «Советском общественнике». Хотя есть и ряд принципиальных отличий. Например, «очевидец» ничего не говорит о подготовке к аресту или ликвидации Муравьёва: ни о засадах, ни о пулемётах, ни о намерении членов исполкома в случае чего пожертвовать собой. По его словам, всё вышло случайно. Муравьёв, придя в совет и не встретив поддержки, «возбужденный и взволнованный, торопливо шагал из комнаты в комнату, рассеянно слушая своих адъютантов и выказывая явную растерянность». А когда главком вышел из большого зала совета, его окружила группа делегатов и потребовала, чтобы он сдался. Что за делегаты и откуда они взялись? А вот откуда: «в Совет стали приходить делегации от воинских частей, чтобы заявить о своей верности Советской власти, и о том, что им не известны были цели, с которыми Муравьев их сюда направил. Все делегаты, как один, заявили, что отряды введены в заблуждение, и не проявляют более ни малейшей готовности следовать за Муравьевым». Вот они-то, по сути, случайные люди, случайно оказавшиеся возле зала заседания губисполкома, и попытались арестовать главкома. Один из них схватил его за руку, но тому удалось вырваться и несколько отойти в сторону. «Муравьев, очевидно, понял, что игра проиграна, но, не желая сдаваться, тут же стал стрелять в различные стороны. Пороховым дымом окутало комнату, и трудно было в первый момент определить, стреляет ли он один.

Часть солдат, стоявших в стороне, ответила на револьверные выстрелы Муравьева стрельбой. Неизвестно, сам ли застрелил себя Муравьев, или был убит солдатами. Но когда стрельба прекратилась, его увидели лежащим на полу окровавленным. Он был уже мертв», – сообщает «очевидец», а вслед за ним и газета (Правда. 1918. № 150, 20 июля).

Можно предположить, что через «Правду» была, как сейчас говорят, вброшена версия ликвидации мятежного главкома, суть которой в том, что роль большевиков в этом деле сводилась лишь к агитации обманутых красноармейцев. И уже сами бойцы, прозрев под воздействием пламенного большевистского слова, по зову пролетарских сердец попытались арестовать своего главкома, но нечаянно его «пристрелили, как собаку», исполнив заодно директиву Москвы и РВС фронта. Трудно сказать, была ли эта версия придумана самими симбирянами, вынужденными признать убийство Муравьёва, но по-прежнему не желавшими брать на себя ответственность за это, сведя происшествие к случайному всплеску «творческой инициативы красноармейских масс». Или представить дело именно таким образом посоветовали им старшие товарищи. Сегодня наверняка об этом уже не узнать. Но в любом случае, главное было сделано: мятеж подавлен, точнее, пресечён в самом зародыше, пусть даже ценой жизни его вожака. И главная роль в этом, без сомнения, принадлежала большевистской фракции губисполкома. А победителей, как известно, не судят.

Но всё же остаётся вопрос – стала ли ликвидация бывшего главкома случайной или имела заранее предопределённый характер? Скорее всего, второе. При подавляющем численном превосходстве в помещении совета противников Муравьёва его вполне можно было взять живым, что называется, задавив массой.

Но что потом? Пребывание вождя мятежников под арестом вполне могло подвигнуть его ярых сторонников, и в первую очередь освобождённых из тюрьмы матросов, на силовое освобождение своего кумира. Кроме того, выше уже упоминалось, что настроения революционных масс, в том числе и красноармейских, крайне неустойчивы. А потому части, распропагандированные в ту ночь большевиками, вполне могли качнуться в другую сторону и тоже вступиться за бывшего командующего. В этом случае широкомасштабный вооружённый конфликт в городе был бы неизбежен.

И кто знает, чем бы он закончился. Во всяком случае, жертв оказалось бы куда больше. Ликвидация же Муравьёва снимала все эти проблемы, поскольку деморализовала его сторонников, лишив их знамени, под которым они могли бы сплотиться и пойти на штурм. Думаю, Варейкис и его товарищи эти варианты просчитали, выбрав оптимальный. Именно с этой целью они назначили заседание губисполкома с личным участием главы мятежа, явившись на которое, тот был обречён. Хотя возможно, что его смерть была нужна руководству фракции и по другой причине.

Но об этом – чуть позже.